Мой дед был сродни Далай-ламе

Это было в начале семидесятых годов прошлого века. Школьные летние каникулы в разгаре. Перешедшая в третий класс девчонка полна планов и предвкушения веселого времяпрепровождения с подругами. Из Куйбышева ежегодно на летние каникулы к своей бабушке приезжала внучка, с которой мы тесно дружили. Играли в пупсики, до посинения губ купались на речке, играли в вышибалы, демонстрировали отточенное мастерство на скакалке, оставляли «секретные записки» в только нам известном тайнике, которым служило дупло в стволе старого клена...

— Собирайся, дядя тебя отвезет в деревню к деду! — заявила не терпящим возражения голосом мать.

— Ка-а-ак?! — пыталась возразить я. — Завтра же приезжает... — Я должна с ней встретиться... 

На сборы мне дали несколько минут. И вот я сижу в кабине КрАЗа, водителем которого работал дядя, недавно вернувшийся из армии. Всю дорогу меня одолевали тяжелые думы. Во-первых, деда этого я практически не знала. Угрюмый, властный, он мне не внушал родного человека, если не сказать большего. Причиной моей ссылки послужил уход в мир иной бабушки. Получается, в мои детские обязанности вменялось моральное утешение деда, оказание ему помощи по дому — полы и посуду помыть там... Не что иное, как «натурплата» от благодарной дочери деда! 

— Приехали, выходи! — сказал дядя, остановивший машину возле калитки деда.

— А вдруг его дома не окажется? — слабо спросила я.

— Куда он денется, — пробурчал он, явно торопившийся отъехать.

Он был в ссоре с дедом, со своим, получается, отцом. Впрочем, с ним и все другие сыновья не ладили. И вот я, маленькая и худенькая, несмело захожу в дом. За столом у окна сидит мой дед и не один мускул на его лице не шевельнулся. Он наверняка видел, как возле его дома остановилась машина сына и из ее кабины вышла внучка, но вида не подавал. Узнает ли он меня, промелькнула мысль в голове. Потому что он восседал подобно Далай-ламе и не подавал признаков жизни.

— Здравствуй, бабай, это я — дочь твоей дочери. Ты меня помнишь? — подойдя к нему вплотную и как можно громче прокричала я.

— Щу-щу, — ровным голосом ответил он. — Ишетэм.

— А зачем тогда не радуешься? — недоуменно спросила я.

Его чрезмерный аскетический образ жизни так и остался для меня полной загадкой. Итак, начались наши с дедом будни.

— Мне мама наказала, мыть в доме полы, — заявила я, затаскивая ведро с водой.

— Будешь мыть через день, — ответил он.

Через день мы с дедом и хлеб пекли. В печке. Несмотря на лето. Пока тесто в формах поднималось, на сковороде с жиром мы выпекали две лепешки. Вкусно-о-о! И садились пить чай из самовара вприкуску с сахаром. Помню, себе выбрала самую красивую чашку с блюдцем.

— Ты сахар в чай не макай, так сахара тебе не напасешься, — замечал он всякий раз, на пятерне кверху держа блюдце с горячим чаем и отгрызая, несмотря на возраст крепкими зубами, сахар.

Следующим его замечанием было то, что я неподобающе обхожусь с хлебом, съедая лишь корку, а мякиш оставляя (сынык). На это предложила компромисс: он ест мякиш, я — только корку. Следует отметить, дед меня со двора не выпускал. Здесь ключевое слово «вообще». Так и жили — он и я. Следует отметить, дед продолжал держать корову. Когда время от времени по улице проезжал груженый сеном транспорт, в мои обязанности вменялось бежать до конца улицы за техникой и отщипывать «порциями» свисающее сено. Обратный путь я шла, подбирая сено с земли, и торжественно заносила его во двор. Дед, улыбаясь одними глазами, принимал из моих рук охапку добра. В самый раз на вечернюю дойку, заявляла радостно я. Как-то пришла двоюродная сестра и попросила деда отпустить меня на блины. Он накричал на нее, мол, нечего приучать меня «билэмгэ». Было обидно. Однако перечить ему я не смела. Надо, значит — надо.

Однажды дед решил поехать за «карчык», то бишь старухой, в соседнюю деревню, расположенную через Ик. Накануне все наставлял, чтобы я из дома ни ногой! Вернее, со двора. Дверь в дом он подпер палкой. Молоко с хлебом оставил на чердаке сарая, к которому вела прислоненная к его стенке лестница. Время обеда я должна была распознать по солнцу, которое в зените «останавливалось» на одном и том же месте, на которое указал дед. И вот, опираясь на клюку, он неторопливо вышел со двора. Я проводила его взглядом. Как только силуэт деда удалился за поворотом, я выбежала на улицу и тут же столкнулась с соседской девчонкой. Мы с ней разговорились. Пока болтали, на другом конце улицы появилась двоюродная сестра, которая в очередной раз хотела «выпросить» меня к себе в гости.
— Бабай карчык искать пошел, — ответила я на расспросы девчат. — За Ик в Новые Сарлы. 

Это вызвало смех подружек. Мы охотно предались досужим разговорам. Сколько времени весело разглагольствовали на всякие темы — час, два? Тут одна из девчонок указала пальцем в сторону проулка. Глянь, а там мой дед возвращается. Так быстро?! Я даже к сестре не успела сбегать... Такая досада! Оказалось, не повезло деду, лодочника не было.

— Бабай, а что, старухи не нашлось? — громко спросила я.

— Щу-щу, — произнес он свое излюбленное выражение.

— Можно мне к Галие пойти? 

— Иди-иди, — как-то отстраненно ответил он.

Мне даже жалко его стало. Когда за мной приехала мама, он, оказывается, ей сказал: «Хорошо воспитала дочь, спасибо». Эти слова она повторяла всякий раз, когда мне влетало от нее за какое-либо неповиновение. Лишь с течением лет я склоняюсь к мысли, которую сейчас осмелюсь нескромно озвучить: просто я родилась хорошим человеком. Так бывает. Получается, я целый месяц убиралась в доме, подметала во дворе, пропалывала и поливала грядки, радовалась свежему хлебу из печи, стряхивала с его ног солому, когда он заходил домой и ступал на только что помытые полы и... беспрестанно делилась мыслями и рассуждениями о жизни этой бренной. И мне даже в голову не приходило убежать, как это сделали другие двоюродные сестры. Во-первых, куда? Дорогу не знаю. Во-вторых, эта спартанская жизнь даже нравилась. Мне вообще нравились старики. Я нутром чувствовала в них своих «сородичей» — было в них что-то всамделишное.

Азалия МУРАТОВА